"Ученическое" (2005)

Ночь

Не кончается дивная, сладкая ночь,
Льётся шелестом ливня над спящей планетой.
Все тревоги и скорби уносятся прочь,
И луна серебрится небесной монетой.

Мой заоблачный край мне дарует покой,
И земля моя дышит свободой и плачет.
То от счастья, когда в перемирье с судьбой
Для неё ничего уже в мире не значит,

Кроме шёпота прелой опавшей листвы,
Колыбельной дождя и приятной прохлады.
Сохрани этот миг в своём сердце и ты,
Если день не принёс тебе нынче отрады.

Утром снова продолжатся жизни пути
В неизвестность грядущих и вечных сражений.
Пусть же ночь не торопится нынче уйти,
И останется в вечности этим мгновеньем...

четверг, 10 ноября 2005 г.

Друг мой, ангел

Друг мой ангел голову склонил,
Оглушённый дьявольской руладой,
Он спасал меня, что было сил,
Но спасенье не было наградой.

Он смотрел, как выгорев дотла,
Погрузился город в чёрный саван.
Как погибли реки, и зола
Погребла заброшенную гавань.

Он бродил по высохшим полям,
По боям он шёл за мною следом.
Ноги жгла горелая земля,
Но он шёл, и в том его победа!

Он не видел всех моих грехов
И молчал, когда его я предал.
Он уже давно забыл богов,
И за мной идя, пути не ведал.

Как дитя своё меня берёг,
Но его не видел я и… боже!
Вот стоит крылатый паренёк,
Он на много лет меня моложе…

Друг мой, ангел, у меня мечта
О свободе даже после смерти.
Завтра вместе мы через года
Путь продолжим,

только Вы поверьте...

Кровавые крылья

Кровавые крылья
К небу сожжённому,
Крылья из пыли,
К светилу сражённому
Томно возносятся.
Крылья стихии
С сердцем нетрепетным
В глубь летаргии…
Смерти опочивав,
Тьмы причащаются.
С новою почестью
К нам возвращаются…
Волнами адскими,
С трона погибели
Змеями гадскими.
Как вы не видели?..
Ненависть меткими
Стрелами пламени,
Нового времени
К нам летит знаменем.
Боги тщедушные,
Смыты все талыми
Смерти послушными
Реками алыми.
Тенью разорванной
Небо стяжается.
Стонами томными
Дождь проливается.
Эхом агонии
Дом наводняется.
Сны космогонии
Все исполняются…

Крылья кровавые
Скорби и ярости,
Крылья кровавые,
Дьявольской шалости.
Смерти опочивав,
Тьмы причащаются.
С новою почестью
К нам возвращаются…

Время напасти

Проснулся великий трёхглавый,
Ретивый евангельский зверь.
Впустив его с почестью славы,
Небесная дрогнула дверь.

Обитель земная рыдает
И множит своих палачей.
Дома и мосты полыхают
Под гомон призывных речей.

Травили мы зверя в станицах,
Не зная, что он – человек.
Портретом его в небылицах
Пугали наш «доблестный» век.

Но вот из клочков разобщённых
Восстал он из периферий
И с правдою разоблачённой
Подул нам ветрами стихий.

В отмщенье обиженных предков
Насилуют женщин, детей
Вскормлённые паем объедков
Младые стада палачей.

Уроды, бараны и зомби
С наширянной в усмерть башкой
Диктуют свои нам законы,
Состряпав их лёгкой рукой.

Цари наши – лживые свиньи.
Возьмет же их потрох чума.
Не хватит и ста епитимий
На их золотые дома.

Теперь за бугром тоже страшно.
Увы, не удастся слинять.
Мутанты – арабы с параши
Готовы нас всех пострелять.

Под страхом куриного гриппа,
Заморских иных пневмоний.
Лелеем в себе же полипа
Бездействия и «инсомний»

И вот, это время напасти
Смело всякий зримый предел.
Но это – разборки для власти?
У нас же полно своих дел...

Звезда, дарованная небом

Разрушена крепость, и вера убита,
И пали на землю держав алтари.
И гибнет в оковах убогого быта
Звезда, что горела когда-то внутри.

Внутри осквернённого духа и тела,
(С рождения благом дарована нам)
Но благо сие воплотить не успела,
Истлела на радость безумству и снам.

Как долго желали мы этой свободы
И с рабством боролись, покуда в самих
Не видели рабства, не ведали брода,
Взвалив всю вину на причастность других.

И в зеркале видеть своё отраженье
Упорно, увы, не хотели весь век.
Но вот к нам пришли времена запустенья,
Никто не остался... Лишь ты, человек.

Себя же караешь своей же напастью,
А мир, как он был, так стоит до сих пор.
И в чём же цена твоей нынешней власти?
И страсти? И чем же закончился спор?

Бездарная жизнь – безобразное чудо,
Венец – отрицанье, твой дух разорён.
Единожды был поцелован Иудой,
И ложью святою сто раз оскоплён.

Не ведал Творящий грядущего ужас,
Не стал бы возделывать сад свой для нас.
Дары его стали приманкою тут же,
Позорною метой для тысячи глаз.

Так, скорбною ночью в зловонном жилище
Звезда всё зовёт в избавление смерть.
Но глотку заткнёшь ты ей гнилостной пищей –
Идеей, чью ныне возделал ты твердь.

Слабо и беспомощно это святило
Всё плачет: «Отец, О отец, забери!»
Давай же, забей его до смерти силой,
Унизь, растопчи, покалечь, изотри!

Умереть последний раз

Позволь мне перед тем, как день придёт с мольбой,
Убрать ладони с глаз.
И тёмный дивный час - последний срок с тобой
Прожить последний раз,

Побыть твоей мечтой, безумной и немой,
Что смотрит на меня
С опущенных ресниц, но видит путь домой,
Свет отчего огня.

Позволь мне разгадать узоры на стекле,
Движения руки,
Навеки потерять себя в кромешной мгле
Рассудку вопреки,

Поверить и принять последний твой обман,
Последний робкий жест.
Доверить каждый вздох и боль столетних ран,
С груди снимая крест,

Запомнить зов звезды, струящийся из уст
Не песнью, но тоской,
Стерев тропу слезы, в которой соль да грусть,
Спокойною рукой,

Не расплетая тел, не слыша бой часов,
Любую мысль прочесть,
Закрыв наш горький мир на каменный засов -
Да пламенем расцвесть,

В пьянящей темноте испить огня сполна
И до зари прозреть.
Позволь последний раз пройти дорогой сна,
А утром - умереть.

Зарисовки города

Зарисовка 1 «Утро»

Перегаром осеннего утра
Охмелённый до чёрта иду.
На сирени морозная пудра.
Нечистоты в осеннем саду.

Злобно смотрит вослед коммунальщик,
Подопечный начальства и крыс,
А жилплощадь семейных ристалищ
Смотрит грязными окнами ввысь.

Зарисовка 2 «Улица»

Путана и зек распевают
На пару о светлой любви,
И бывший палач воздыхает
О милой строфой Дехлеви.

В зажиточном чреве столицы,
Скрывая свою нищету,
Похожи дома на больницы,
Где все пациенты в бреду.

А тучный чиновник на «мерсе»
Шмонает владенья свои.
Не видели древние персы
Страшней его байской любви.

Уста источают заразу,
Глаза – разжиревший уют.
Для них вот дворец a la Plaza,

Для нас – всенародный хомут.
За плесень, что ранее хлебом
Была на прилавке крутом,
Старухи под пасмурным небом
Кто в туфлях, а кто босиком...

Зарисовка 3 «Настроение»

Дитя безобразных формаций,
Я слышать уже не хочу
Наглеющей лжи констатаций,
Пред ханской громадой – молчу.

Державы белёсые звёзды –
На паспорте грязный гештальт
Как сверх - переспелые гроздья,
Что вскоре падут на асфальт.

Зарисовка 4 «Вдали»

Минуя имперские пальмы,
Влюблённые в климат чужой,
Всю мерзость такой амальгамы
Оставлю за их паранджой.

Пройдусь я брегами Анхора,
Пока оболваненный люд,
Вождя восхваляющий хором,
С усердием лижет хомут.

Чёрно-белый сон

Когда на медь угрюмого покоя
Всё злато страсти сердце разменяло,
С какой-то странной, вязкою тоскою
Накрывшись ночью, будто одеялом,

Ушёл я прочь из этого столетья,
Опустошив мираж немою правдой,
Собрав полыни горькие соцветья,
Умывшись жгучей свежестью прохлады.

И в путь со мной звенящим хороводом,
Отправились искать иные страны
В одной упряжке с чёрным небосводом
Лукавые, бездомные дурманы.

В глазах моих густою тёмной краской,
Холодный ветер рвал тела их снова.
И мне другой не надо было ласки,
Со мной теперь навеки мысль и слово.

Со мной остались памяти уроки
В них где-то ты – эфир моей печали.
В глазах твоих уже я видел сроки
С тобою вместе мы их изучали.

И аромат твоих чужих просторов,
Где мне заменой будет кто-то лучше,
Хитросплетенья пепельных узоров
И ворожба чужой кофейной гущи.

Поток тепла, навеки отражённый
От моего безжалостного тона,
Уходит прочь и я, опять сражённый,
Не жду уже ни хлеба, ни поклона.

Уже за мной дыханье океана,
Летит волной, безудержной и грозной,
Холодный мрак, в котором нет обмана,
В котором всё... Не вместе и не розно.

Как две струны не встретятся в созвучье,
Не склеит жизнь чужие половины.
Так пусть другие ищут благозвучья
И вместе покоряют все вершины.

Я вырвал сердце, чёрное от горя,
Исчерпан яд – его благословляю.
Тебе на память, у истока моря
Я это сердце молча оставляю.

Отторжение

Безумно глумливое пламя,
Огонь беспощаднейших дней,
Земного бездушия знамя
И ужас немых эмпирей.
Затравлено сердце ребёнка,
Зовущего маму во тьме.
Любуясь собой, киноплёнка
Бежит из экрана вовне.
Слезой упивается ярость,
И ложь подслащает слезу.
Добычей становится слабость,
А сила возносит грозу.
Продажной любви пустословье
Двуличием полнит суму,
И строками, что в изголовье,
Бог шлёт на планету чуму.
Тщетою своих «состраданий»,
Медвежьей услугой «добра»
Корысть наших «чистых» желаний
Скрывает ухмылку с утра.
Но сердце моё кровоточит,
Отторгнув всю фальшь бытия,
Проклятием правду пророчит
И слышит, как стонет Земля.
Но холод, лишь холод познанья
Сердца оставляет во льду –
Безликий исток мирозданья
В каком неизвестно году...

Да погибнет душа!

Да погибнет душа, растоптав себя в прах!
Да исчезнет её горький опыт!
Не прозреет уже, не почувствует страх,
Не ответит на тяжбу и ропот.

Растворится во тьме, как слепой мотылёк,
И истлеет под утро свечою.
И познав своей жизни последний урок,
Обернёт своё тело парчою.

Где же мудрость твоя? Где бравада речей?
Где улыбки твоей светлый лучик
И задумчивый взгляд, мысли тихий ручей,
Что течением лечит, не мучит?

Доверяешь ты сердце – свет алых зарниц,
Соглядатаю – белой бумаге.
Из телесной тюрьмы огоньками зениц
Освещаешь забытые саги.

Не согбенна, но сломлена ношей своей –
Видеть то, что сокрыто от взгляда,
Ты становишься с каждой минутой слабей,
И погибель тебе, как награда.

Не раскроешь ты тайны, сгубившей тебя,
Но поглотит тебя она смело
Лишь за то, что ты знала, как жить не любя,
И узрела любви сей пределы.

Тяжким вздохом венчая рассвета багрец,
Ты не вспомнишь былые суеты,
И последней слезой окропив свой венец,
Оторвёшься от этой планеты.

Да... погибнет душа...

Зима

Заметают снега позабытые Богом дороги.
За окном белый саван, блестящий своей чистотой.
Вот зима подвела на земле все людские итоги
Пеленою своею, безбрежной, туманной, густой.

Нет следов, что вели по пути суеты и ненастья.
Все, кто должен был, в срок свой вернулись сохранно домой.
Кто в обитель свою, где очаг и домашнее счастье,
Кто в обитель иную, где царствует вечный покой.

Вот и год завершил робкий штрих на полотнах столетья.
Много пролито слёз, но надежда осталась на век.
И предчувствие нового, только одно междометье
Что последней слезой ниспадает с опущенных век.

Я весне отдал дух всех моих мятежей и восстаний,
Лету – вздохи разлуки и встречи нежданной любви.
Сердце - осени, чтобы она не скупилась вниманьем .
А смиренье, зима, ты как дар мой последний прими.

Я прощаюсь с тобою, зима, бессловесной молитвой.
Твоя песнь ниспровергла все боли, тревоги мои.
Я склонён пред тобой, словно ветви обвисшие ивы,
Что беспомощно дремлют вдали, где замёрзли ручьи.

2004 г.

И есть ли?

За доброе слово жестоко караешь.
Не слыша порою мольбы и слезы
За злые слова с тишиною венчаешь
Все сердца порывы и крик от беды.

Чем к жизни стремленья сильнее, тем гуще
Становится тьма и печальней итог.
И сколько я к солнцу протягивал руки,
Я столько же тьмы приносил в свой чертог.

От бездны зияющей был в двух шагах я.
Подхвачен рукой и от смерти спасён.
За что, почему, до сих пор я не знаю.
Какой добродетелью в жизнь облачён ?

И есть ли судьба, что у Бога в деснице,
И есть ли надежда на жизнь или смерть?
И стопы идущего, и колесницы
Кем движимы были, направлены кем?

Бывает ли ложь, что зовётся святою?
Бывает ли грех - добродетель подчас?
Бывает ли истина, что неизменна
Всегда и везде для любого из нас?

2003 г.

Милимани

Милимани, с крылом обожжённым
В волны падала ты бездыханно.
Тихо дремлешьты и не очнёшься
Не увидишь рассвет долгожданный.

Не проснёшься, не возвратишься
Из бездны холодной, бездонной и чёрной
Не очнёшься, не полетишь ты
Над водами тёмными с горестным криком.

2004 г.

Приговор

Приговорён к ученьям бесполезным,
Участвуя в бессмысленной игре,
К неизлечимой внутренней болезни,
К беспомощной молитве на заре.

И осуждён за нрав непримиримый,
За то, что бесконечно одинок
С любым из вас... за то, что был ранимым
И песни лжи пропеть, увы, не мог,

За то, что долго ждал блаженной вести,
Но в жизни всё же с кем-то хлеб делил.
За всё, что было близким и без лести,
За то, что голос веры мне сулил.

Не торопись, в тиши спокойно пьётся
Вино утрат, нектар былой мечты.
Других друзей вовеки не найдётся.
И тот, кто был вчера, уже, не ты...

Сон миров

Настолько велико различие между тем, как мы живём,
и тем, как должны жить, что человек, с презрением
отворачивающийся от реальной жизни и вздыхающий о
жизни идеальной, ищет скорее погибели, нежели
спасения, следовательно, тот, кто проповедует
абсолютное добро среди тьмы злодеев, неминуемо
должен погибнуть.
Макиавелли

Восстань из скорби, жалкая обитель!
Вернись, Варфоломеевская Ночь!
Проснись, отмщенья сладкого Святитель!
Вернись, Ареса благостная дочь!

Уста отверзай, мёртвые от глада,
Открой глаза, ослепшие от слёз.
И реки крови выпусти во граде
Господской лжи и рабских нищих грёз.

Казни рукой крестьянской и плебейской
Сатрапов тучных, правды палачей,
Не внемли же мольбе их лицедейской,
Но следуй зову доблестных мечей.

А по столбам, крюкам и эшафотам
Смердящие развесь их потроха,
И растопчи их клан своим ботфортом –
Да будет жалость в этот час глуха!

Коль боги все – игрушки для богатых,
Священной лжи не внемли, воин, впредь!
Пусть смерть тиранам бьёт свою стаккато,
Благословляю царство их на смерть!

Вас воспитали в ненависти к жизни.
Воздайте им достойною ценой!
Не будет слёз, не будет баям тризны –
Плевок в могилу вместе с их виной.

Разите в сердце подлых арахнидов,
Монаршую их гидру не щадя,
Сойдите с мулов, праздные рахиты.
И пусть горят костры на площадях!

Чтоб сон миров в бесправии и гнёте
Закончился победою для вас.
Когда же вы, покорные, проснётесь?
Я жажду лицезреть ваш грозный час!

Птица Горюн

Слова потрачены впустую.
Забыта сказочная песнь -
Такую истину простую
Несёт нам горестная весть.

И обратились люди в камни,
Пропал их след во тьме ночной,
И пересказ историй давних
Ведёт усталый плеск речной.

Но в той безрадостной юдоли
Одна есть птица, что поёт
О тех, кто был рождён в неволе
Терпеть судьбы постылый гнёт.

Она зовёт на помощь ветер,
А ветер бьёт в колокола,
И над землёй пустынной этой
И день, и ночь кружит зола.

Но нет знамения героям,
Как нет прощения врагам.
И болен Мёртвый Лес покоем,
А по скалистым берегам

Гуляют сумрачные тени,
И птица плачет по ночам.
Из детства путь идёт к забвенья
Холодным, каменным очам.

Твоя любовь, которой нет

Застыли реки подо льдом, и ночь сгустилась
В мерцании холодных звёзд.
Унялись ветры, в сон тревожный погрузились,
Опочивав закатных грёз.

И перестали в тишине тревожить мысли.
Не ищет сердце уж ответ.
Меня же греет в млечно – звёздном коромысле
Твоя любовь, которой нет...

Персты к перстам, глава к главе, мы снова вместе –
Нет толкованья этим снам.
Печали сны я видел в самом раннем детстве,
Не предавая их словам.

Вещунья ночь пророчит утро без отрады.
За тяжкий труд беречь звезду
Мне только тень от тени выдана в награду,
Завещан путь, и я иду...

Бесплотным призраком в густой рассвет туманный.
Земля к земле – недолгий след.
Но зарубцуется однажды эта рана –
Твоя любовь, которой нет...

Мимолётные друзья

Вы продажны и фальшивы,
Мимолётные друзья.
Вы хитры, проворны, лживы,
И любезны донельзя.

Но корысть не знает меры,
Прикрываясь добротой.
Вы, прогнав с порога веру,
Взяли дружбу на постой.

Фавны радости и света,
И засаленной любви
Склонны всем давать советы,
Сами выполнить – увы...

Поменять приоритеты
Не составит вам труда -
Чинно в вашей эстафете
Без проклятья и суда.

Рыть могилу общим строем,
Но кому? - Своим друзьям.
Вот – анафема героям,
Слава – стаду обезьян.

О природе вашей дружбы
Знает больше кошелёк,
Выбирая тех по службе,
Чей доход от вас далёк.

Привлекательностью внешней,
Славословием в речах
Привлекайте друга прежде,
Чем для сердца и плеча.

Соответствуйте примерам,
Не мутите мирных вод,
Потакайте лицемерам
И живите без забот.

О, какая же нелепость,
Своё сердце без труда
Разменять на Вашу Светлость.
Нет, увольте, никогда!

Два цвета

Неясные черты твои - лишь мрак со светом…
И в беспощадном контражуре этом
Не разглядеть лица.
Здесь кажется измена тьмой, и верность – светом,
А в каждом жесте неприметном –
Боязнь слепца.

И без лукавых глаз твоих, и без поклонов,
Как без обманчивых в речах уклонов
Я упреждаю ложь.
И безопасней, и ясней без обертонов, -
Неоднозначность полутонов
Наводит дрожь.

И оттого, что вижу я лишь «чёрный» с «белым»,
Раскрашен мой цветник углём и мелом,
Там только тень мечты.
Весь мир в контрасте передать мы можем смело,
Но в том пейзаже чёрно-белом
Нет красоты.

Ночной полёт

Когда в созвездьях вспыхнула звезда,
И чёрных лун пересеклись орбиты,
Наездник Счастье, конь его – Беда,
Что лаврами и тёрнами обвиты,

Явились к нам в тревожный час ночной,
И ледяной по окнам дождь ударил,
И горько хохотал наш гном ручной –
Неясный ужас вмиг его состарил.

Мы оседлали резвого коня,
Нас обвенчал запрета горький искус.
Два сердца были словно из огня.
В устах – свободы сладострастный привкус.

Был так неистов наш полёт во тьме,
Что ночь сама нас вскоре убоялась.
А конь Беда – кровавый Птоломей,
Летел, к земле почти не прикасаясь.

Но оступился, сбросил нас с седла,
Над бездною кромешной, безотрадной.
Со звёздных высей пала ниц зола,
И воздух стал удушливый и смрадный.

Мы разлетелись… В разные миры
Отосланные волей провиденья,
Оставив только в памяти дары
Безвременно ушедшего мгновенья.

Земной утехи ночь растает сном.
Разлука путь укажет в дальний край,
Умчится миг, но только об одном
Тебя прошу – его не запятнай.

Не фруктов спелых аромат...

Не фруктов спелых аромат
Есть истинное наслажденье.
Не плотских вожделений сад

Есть истинное наслажденье.
И не любви благая весть
Есть истинное наслажденье –

Когда всех горестей не счесть,
Земной души блаженство есть
В болезненном томленье.

1998

Институт Возрождение

В руке душистый клевер,
А в залах тишина.
На сердце вьюжит север,
Хоть за окном весна.

Здесь царство думы тихой,
Что постигает мир,
А мне беда и лихо
Готовят дивный пир.

На много лет от мысли
Учёной я, отстав,
Всё слушаю, как чисто
Вдали звенит состав.

А вехи балюстрады
Хранят и звук шагов,
И с юностью отрадной
Уходят вглубь веков.

В них спрятаны мгновенья,
И горькая зола
Эпохи возрожденья,
Костры и купола.

Часы же в паутине,
И только стрелок бег
Меняет дней картины,
Торопит этот век.

Качнулись занавески,
Вдохнув в себя печаль.
И где-то за пролеском
Состав умчался вдаль.

Чужой среди чужих

С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы, в час, когда,
как знамя, в небе дымно-розовая заря, иль в темнице стать свободным, как
свободны одни орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря! Да, я понял. Символ жизни - не поэт, что творит слова, и не воине твердым сердцем, не работник, ведущий плуг,
- С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва, забывающий игрушки между белых усталых рук.
Н.С. Гумилёв «Жизнь»

I

Отпускаю тебя, вешний ангел, отныне навеки,
Есть дороги счастливей заботы твоей обо мне.
Волхвовать над пустыней не стоит, там высохли реки,
Русел мёртвых дороги – песок и каменья на дне.

Только сердце моё жаждет ночи к охоте кровавой,
Стать добычей волков, гнаться в сумерках диких лесов.
Птицей броситься в темень с отвесной скалы над дубравой,
Львиных глаз не боясь и не прячась от яростных псов.

Раздирая клыками упругую плоть, не стыдиться
Ни гримасы ужасной, ни злости, ни блеска в глазах.
Победить или пасть, о судьбе позабыв небылицы.
Если больно – всю боль растопить в откровенных слезах.

II

Мир, на вкус твой напиток – горячая кровь да с горчинкой,
Но сомненья свои я не брошу на чаши весов,
Пусть противник сильнее, я всё же хочу поединка
И на страх надеваю оковы стальных поясов.

Враг пронзает меня – есть ли миг на Земле столь священный?
Есть ли большая близость, чем жизни и смерти союз?
Каплей алой душа моя – вражеских рук омовенье –
Освящает под небом всех дней моих сброшенный груз.

Ну а тем, кто в пути, я желаю удачи и счастья,
Вы достойны иного, погибель оставьте же мне.
И с великой наградой – правдивым своим безучастьем –
Схороните меня в неразгаданном утреннем сне.

вторник, 23 мая 2006 г.

Вечерняя птица

Под вечер мне пела залётная птица,
О том, что мечте суждено моей сбыться,
О том, что свободнее ветра я стану,
О древних, забытых, покинутых странах,

О тех, кто меня ждёт с тревогой доселе
И пестует новь у моей колыбели,
О том, что есть вера завета иного
Да сросшийся с плотью венец мой терновый.

Пропела – и стихли все звуки земные,
Застыли моря – но храню я поныне
Ту песнь, что покой обратила виною,
И ангел кровавый идёт вслед за мною.

С тех пор каждый вечер я слышу повсюду
Звенящие отзвуки птичьих прелюдов,
А в них голос птицы – лукавой свирелью
И болен я этой безумною трелью.

Умка

Picture by Sandi (c)

Хоть шли мы маршрутами разными, но
В безлюдном краю повстречались,
От мира сокрыты мы снежной стеной,
Ветрами и тихой печалью.

Сиянье над нами уже много лет
Пути окончанье пророчит –
Далёкого солнца космический след
Над вечной полярною ночью.

Под крепким, как сталь, ледяным колпаком
Укрылись мы в снежной берлоге
И тянем неспешно наш чай с молоком,
Совсем обессилев в дороге.

Но сколько же лет провели мы в пути,
Не знаем – ни я, ни малютка.
Он должен когда-нибудь маму найти,
А я здесь всего на минутку.

Так каждый в дороге житейской один,
Не внемля порою советам,
От светлого детства до самых седин
Всё ищет и ищет ответы.

Кто рядом с тобой? С кем пройдёшь этот путь?
Кто истинно близок и верен?
Но, Умка, тебя не смогу обмануть –
Остаться с тобой я намерен.

Убогие дети великой страны

Убогие дети великой страны
Во власти жрецов златобрадых,
Премудрые боги смертельно больны,
Но яркие нынче парады.

Безмерная радость от скотских забав
(От брюха до самого мозга)
Линчует поэта забытый устав,
Готовя словесные розги.

Ах, сахар был слаще, и воздух нежней,
Так старые люди глаголют.
Им мир на земле был, конечно, нужней,
Чем нам двести грамм алкоголя.

Вот, пьяное быдло встречает салют
И песнь о любви запевает.
Ублюдки в наследство получат уют
Земного непрочного рая.

И будет плодиться безмозглая чернь
По глянцевым образам века.
Героев погубит душевная лень
И хитрых потомков - опека.

Узнают сыны, что продажны друзья,
И жён их – блудливых нимфеток –
Заводит эрекция курса рубля,
Поллюция горсти монеток.

Узнают, что преданность – дьявольский миф,
А счастье – в "колёсах" и водке.
Оставит свой камень трудяга – Сизиф
За «ангельской пыли» щепотку.

Так празднуйте, братцы, не вашей крови
Здесь реки плескались когда-то.
Кобель пьёт за суку из чистой любви,
И брат опасается брата.

Под утро похмельем больная страна
Звонками разбудит столицу.
Заблёванный мир приподнимет со дна
В итоге – не блядь – крановщица.

День скорби

Пройдя дорогой храбрецов,
И их речей впитав тираду,
Забыв навек завет отцов,
Зажжёшь вечернюю лампаду

И с безразличьем будешь ты
Бродить по тёмным залам Рима.
То – боль душевной немоты
С улыбкой странной пилигрима.

Кричат со стен холсты: «Bravo!»,
Пустых аркад крепки объятья,
А те, кто рядом – для того,
Чтоб разделить твоё проклятье.

Настанет день, устанешь ты
От них до головокруженья,
И виночерпии мечты
Заснут от крепкого броженья.

Но голос ветра, плеск реки,
Снеся громады пьедесталов,
Сотрут все капли со щеки,
Касаясь век твоих усталых.

«Мой верный друг!», – ты плачешь? Нет!
Смотри! Итожат век твой тяжкий
В руинах найденный кларнет
И на коне младенец с шашкой.

Экзистенция

Там, где мечутся тени в неистовом танце подлунном,
Там, где мёртвых камней слышен жалобный воющий стон,
Всякий страх отступает, и то, что казалось безумным,
Упраздняет словарь самых древних и мудрых племён.

Твой внимательный ум отследит зарождение мысли:
То, что кажется Богом, всего лишь осколок души.
Запредельного призрак, ещё не описанный в числах,
Суть грядущий поступок, который ты сам совершишь.

Все приметы едины - твой путь никому не известен.
И жестокость, и жалость – бескровное тело земли.
Безразличная вечность не знает божественных сплетен.
Одиночество вечно, как холод межзвёздной пыли.

Мне кричали: «Глупец, ты источники жизни отринул!
Ты засыпал песком исцеляющей влаги родник!»
Мне смеялся в лицо ниспровергнутый каменный идол
И пророчеством старым шумел под ногами тростник.

Я бежал, я тонул в неоглядной чернеющей гуще
Ядовитых болот и вечерних тоскливых лесов.
Сердце полнилось яростью, ветры со рвением пущим
Рвали, комкали отзвуки тщетных людских голосов.

Пасхальное

I

Кладбищенской церкви молебен ночной,
Пасхальные действа – чужие угодья...
А я в стороне под апрельской луной
С тоскою-тревогою жду половодья.

Но мнимая лёгкость небесных венцов,
Плывущих так низко, роняющих ливни,
В дорогу зовёт безоглядных юнцов,
А вечером прячется в сумраке синем.

Синиста,* прощай, медный колокол смолк!
Бегут горизонты, а новые страны
Не нашим стопам приготовили шёлк.
Встречают не нас острия ятаганов.

Хмелеющим – счастье забыть навсегда
Былые союзы – я тоже забуду!
Надежда и вера – одна череда
Врачующих ласк и весеннего блуда.

II

Мне чужды пустые людские сердца,
И словно пришелец в окопном тоннеле,
Средь них я бреду, призывая Отца
Встревоженным духом в источенном теле.

Прошу: «Поскорее меня забери!
Как долго я буду здесь гостем незваным?
Ты след мой грозою апрельской сотри,
Даруй мне удобство одежд домотканых».

Я вижу во сне иноземных стрекоз,
Их крылья прозрачные возле оконца...
Молебен мой - ария мартовских гроз -
Нездешним богам, и нездешнему солнцу.

Царица

Царевич мёртв, накрыты зеркала,
И от стенаний горестной царицы
Осыпалась цветочная зола
С увядших роз в покинутой светлице.

Двух вечных лун небесный монолит
Изгнал Селену – белую сестрицу,
А с чёрною – по имени Лилит –
Сошёл во тьме на спящую столицу.

И гневных звёзд войска за ними вслед
Сойдя с небес, несли Земле несчастья.
Герольды всех космических побед
В небесной тризне приняли участье.

Дома горели, плавилась река,
Бордовая, у длани чёрной жницы.
Но вспомнят ли когда-нибудь в веках
Безумный смех юродивой царицы?

Она звала их в самый горький час
Проклятьями, но вовсе не молитвой.
И всё сбылось, свершилось в этот раз
Последней избавительною битвой.

Но лицезрели женщины глаза
Погибель света к новым временам.
И мёртвых лун ночные голоса
Остались с ней – царица отмщена.

Отражения

Не призрачен ли мир? Весь век по отраженьям
Идти нам суждено стезями суеты,
Лелея отчий дар – чернила и холсты,
Пытаясь удержать прекрасное мгновенье.

А переливов пляс на солнечных озёрах
В свой пёстрый хоровод пытается вовлечь.
Коснись его рукой – спадёт усталость с плеч
В лазурной бездны срез из бликов и узоров.

Так можно утонуть, заснув на тёплой глади,
И невесомость тел – обманчивый злодей.
Но есть закон страшней – изменчивость людей,
Когда оплот судьбы в любимом видим взгляде.

Блуждания пусты в сомненьях и печали,
А слово близких уст – пророчество в пути,
И ярче глаз родных светила не найти
В людской души холодном, чёрном зазеркалье.

Вскипает кровь, и жизнь пульсирует рекою,
Да песнью льётся речь. В словесной чистоте
Не пантеоны строф, воскресших на холсте -
Лишь слово правит быль державною рукою.

Но, как дыханье рыб в янтарном обереге,
Застынет каждый вздох восторга и мечты.
И годы пусть пройдут – но чаянья пусты,
И шепчет за спиной усталый призрак неги:

«Не призрачен ли мир? Весь век по отраженьям
Идти нам суждено стезями суеты».

Итоги. Часть первая. Эпоха пирровых побед

Эпоха пирровых побед достигла апогея.
И Десять Казней – царский след поэтами взлелеян.
Софиты Месмера в ночи – наследье Герострата.
Их ядовитые лучи – ученья против правды.

Один для всех герольд и герб – Очаг и Саламандра,
Во всесожженье – душемер и слов древнейших амбру!
Из вековечной немоты хвалу воздал обидам
Неизмеримой пустоты иноязыкий идол.

За злой молвой, как за щитом, законодатель моды.
Пророк идёт с зашитым ртом дорогой к эшафоту.
Земная жизнь – аттракцион вертепного строенья,
Но лихорадит в нём сквозь сон марионеток тленья.

Болезни ныне нет страшней, чем кома – безмятежность,
Заснул и кучер на коне – но это ли небрежность?
Гнедые мчат в недобрый час, а он доселе дремлет.
И летаргии дилижанс опережает время.

Итоги. Часть вторая. Мой маленький ангел больной

Лиловой небесною раной
Открылся закат за окном.
Вернулся домой долгожданный
Мой маленький ангел больной.

Читает он вместе со мною
Сонеты запретных томов,
Как будто молитвой земною
В них дышит созвучие строф.

Познанья старинное древо
В берёстовой вязи хранит
Любовь, умерщвленную в чреве
Праматери ночи – Лилит,

Все «до», а не «после» паденья,
Как свет не встревоженных глаз,
Гаданье по бликам и тени,
Простой и нестрогий наказ.

Спасеньем ли станет нам царство
Утраченных жизни мерил?
Нет – вечною песней бунтарства
Во славу погасших ярил.

Итоги. Часть третья. Вот весь мой путь

Вот весь мой путь, недолгий, как мечта,
Последний жест, неловкий, как признанье.
Избранникам своим я не чета,
Изгнанникам – пустое упованье.

Я - безымянный атом в темноте,
Как ягода в шальной медвежьей пасти.
Я - сложный мир, в предельной простоте
Разобранный на составные части.

И жизнь моя – короткая строка,
Вместившая и время, и пространство.
Я архаизм, сошедший с языка,
Но для кого-то ставший постоянством.

И по следам надежды, что всегда
В нарядном платье, но не по сезону,
Держу я путь; со мной идёт мечта,
Не знающая меры и закона.

Ноктюрн

Любодеяния печать –
Блаженство и вина.
Коснулась плеч густая прядь,
Усталости полна.

А на неубранном столе
Померкнувший бокал.
Луна в слепой полночной мгле
И в кривизне зеркал.

Но холод простыни – в висках,
Тревожный сон – в груди
Да горький на губах мускат…
«Не вспоминай, прости», –

Сердцебиения велит
Отчаянный хорей,
И ночью жалобно скулит
Собака во дворе.

Осенняя алхимия Земли

Picture by Lothar Adamczyk (c)

В краю туманов тихим волшебством
Я был разбужен…
Скромные убранства
Земле соткала осень-постоянство.
(Её покой был лучшим врачеством).

И я вдыхал былинный аромат
Её ветров,
Лелея, как награду,
Оттенки чайной охры листопада,
Древесный цвет сентябрьских помад.

И в этот час наречием иным,
Не знающим словесного обличья,
Шептала осень медленные притчи,
Глубокие и странные, как сны.

А в них века печали и побед,
Открытия земных первопроходцев,
Глухое эхо брошенных колодцев
И пажити густой пшеничный свет

Да колокол – державный властелин
Страны доносов, сплетен и предательств –
Он пономарь небесных обязательств,
Умолкнувший славянский исполин.

С тех пор во мне безропотно сплелись
Дороги дней минувших и грядущих
Без лишних слов,
Но в тишине, влекущей
К таинственной алхимии земли...

...там каждый след – моей судьбы печаль,
Как на ладони тайнопись узоров.
Там каждый лист опавший знает норов,
С которым кружит времени спираль.

Настанут дни, когда иных галактик...

Настанут дни, когда иных галактик
И звёзд пути мы вычислим умом.
Сумеем воскрешать и убивать их,
Господствуя на поприще земном.

И силы неестественных движений
Разрушат совершенство вечных сфер:
Всему и вся такое продолженье –
Людской неисчерпаемый пример.

Увидим исполнение пророчеств
С тобою мы, оставшись не у дел,
Блуждая в лабиринте одиночеств
Среди безликих и бездушных тел.

Вот, мы бежим от наших отражений,
Как парные частицы от луча
В едином симпатическом круженье,
В пространстве псевдонимов и в речах.

Конквистадор нейтронною рапирой
Пронзает солнце, будто бы иглой.
А мы с тобой лишь два неярких мира,
И между нами тусклое стекло.

Надежда лишь на чудо нам осталась –
Она в полотнах, в нотах и в строке.
И верю я в немыслимую малость –
Что проплыву по времени-реке

В иные, не загаженные страны,
Пусть буду весь в ожогах и рубцах…
Но музыка моим дыханьем станет,
Как вечность, что нам вложена в сердца.

Размышления о невечном

Лесничий Август, звёздная метель
Лисицу ночь впустили во владенья,
Где спящих хижин тусклая пастель
И я,
Как мир за миг до сотворенья,
Предвидя все грядущие черты
И полюсы расцвета и распада,
Вдруг отобрал тебя у темноты
В последний миг, уже в преддверье ада.

Чужая Хари, верная жена,
Чужого лета грёза –
Так зеркально
Моя мечта в тебе отражена,
(Отделена)…
Так было изначально.
Тобою обладать – кратчайший путь,
Минующий коварные пространства.
И жалостью тебя не обмануть.
(Жалеют те, кто пестует тиранство).
Но как зовут забытую звезду,
Что снится по ночам тебе доселе?
Надев на мысль незримую узду,
Мне душу раздвоив в едином теле,
Звезда ведёт.
И, следуя за ней,
Мир сотворённый вижу я ясней.

Вино измены слаще прочих вин.
Запрета искус – веха созиданья.
Из памяти священных нам глубин
Императивы страсти и желанья
Вычерчивают контуры путей
В грядущее
По замкнутому кругу…
А карта исторических осей –
Судеб орбиты, близкие друг другу,
С пересеченьем в точке или в двух
Да с повтореньем в “ave morituri”,
Где навсегда в предел вогнали слух
Семь неизменных нот на партитуре…

И семь холмов – предел моей мечты –
Но Хари, что моею стала ночью
В свободе и триумфе наготы,
И сны её –
Всё стало как-то проще…
Коль человеку нужен человек,
Нет дела мне до призрачных Аркадий!
Забытых звёзд нательный оберег
И кружево орбит – да Бога ради –
Всего лишь милый взгляду сувенир,
В котором спит несотворённый мир.

Эльдорадо

Я умер этим утром на рассвете,
Когда к пути готовы были дроги
И первый луч остался на пороге,
И в сенях - тихий запах первоцвета.

Я умер прежде, чем из уст землистых
Сорвалось гулким зовом: «Эльдорадо».
С неловкой, запоздалою отрадой
В дороге змеевидной, каменистой.

Там ангельские крылья в позолоте –
Хоть тяжелы – вспарили над неволей,
Мои мечты забрав у сна и боли
Эдемским жестом воли и заботы.

Глумились сны, пьянённые наградой -
Там в золоте купались Одиссеи,
Кружились иноземные кисеи,
И аспидные чаши винограда.

Но, не успев прельститься сей наживой,
Отведав ветра в сумеречной гати,
Я умер прежде, чем мой друг старатель
Уверенно подвёл меня к обрыву.

Письма Харона

I Nomen

На берегу не отдых и не сон –
Развёл костёр задумчивый Харон.
Объятый тленьем на исходе дня,
Умерших письма в пламени огня
Устало, не спеша, читает он.

II Vox Aeterna

И слышатся чужие голоса
Созвучьем краесловий* с придыханьем.
Горящих букв пустые телеса,
Изящные, подобно изваяньям,
Начертаны с любовью и вниманьем…
В полночные уходят небеса.
И души их уносит едкий дым
К Аиду царств забвенья и эфира,
Где слышен плач сладкоголосой Лиры,
И каменный Орфей уж стал седым.
И призрачны созвучья…

III Scriptum

«Не устрашит ревущая волна! –
Стенаниям грозы не внемлют боги!
И не взойдут погибелью со дна
Утопленников скорбные чертоги,

Не иноземец-враг и не Дагон!
Не потревожат путь твоей галеры!
Плыви! – Тебе и войску мой поклон.
Я жду тебя».

И снизу подпись: Вера

«В каком краю звучала песнь моя?
Какие бездны новых воплощений
Терзали слог? – Которая заря
Из тысячи объявит ей прощенье?

… за то, что в твой счастливый миг, увы,
Не зазвучала гимнами, как прежде…
А в горький час спасалась от молвы
Сомнением…».

Подписано: Надежда.

«Как млеко на устах бела луна,
Дитя зеницы – два светила ночи.
Но примет с сыном мать юдоль одна…
Храни же нас во злые времена,
Храни же нас, небесноокий Отче!»

IV Exodus

Руладу пепла, почерневших груд,
Извечных слов из памяти сотрут
Трёх "золотых" звенящие моленья…
В зари кроваво-алом преломленье
Харон продолжит доблестный свой труд.

Ворон

Ярила сон тревожить не желая,
Я за полночь отправился в полёт
Туда, где в горном сумраке Алтая
Вершины неба выковали лёд.

Нестройным рядом камни-великаны,
Удерживая зыбкий снежный воск,
Стояли там, а белые кафтаны
Их давеча впитали солнца лоск.

Хоралом ветры там меня встречали.
И на лету я словно видел сон
О той свободе и о той печали,
Которых много лет я был лишён.

И понял я земных скитальцев счастье,
Когда ты пьян от хмеля высоты,
Когда живешь в неодолимой страсти
И только небом платишь за мечты.

Когда над пирсом снова пролетая,
Ты видишь: годы – только взмах крыла,
А утром дымка, бледно-меловая,
Как детский сон, загадочна, светла.

Других небес мне сытость неугодна,
Пусть упаду… Одно лишь надо мне:
Быть вороном средь воронов голодных,
Прожив свой век скитаний на Земле.

Хрустальный город

Хрустальный город слов немых и тленных
Не дремлет, повинуясь супостату,
Там жизнь глупцов, спесивых и надменных,
Бежит по золотому циферблату.

Прозрачны стены. Тюрьмы и светлицы,
Не брезгуя привычной наготою,
Являют взору выцветшие лица.
А похоть исцеляющей бедою

В обличии домашней голограммы
Диктует свой рецепт преодоленья,
Смывая след почти забытой драмы
Ночных огней цветным кровотеченьем.

И «Дэнгам!», «Дэнгам!» - так я ненавидеть
Мог лишь себя – теперь же в нераденье
Глотаю правду, как зубную известь,
Не запивая ложью во спасенье.

Великий зверь с хрустальною короной,
Твоею волей стали все мы правы.
Иди же в мир с засаленной иконой
И бей сильнее в колокол свой ржавый.

Да будет так!

Да будет так!
С безудержною страстью
Исполненное жажды и порока
Восстанет сердце и червонной мастью
Раскрасит дни безжалостного рока.
И вновь вскипит
Огонь в застывших венах.
Явь станет снова призрачной и зыбкой,
И пир пустот в холодных, серых стенах
Благословит безумная улыбка.

Да будет так!
На сладострастном ложе
Простится с кем-то сердце рано утром
И, каждым вздохом прошлое итожа,
Не пожелает стать скупым и мудрым.
И пусть вдали
Угрюмо, монотонно
Монахов песнь звучит над цитаделью,
Хмельное сердце трепетно и томно
Пойдёт дорогой к вечному апрелю.

Да будет так!
Мгновенье за мгновеньем
Промчится жизнь в несвязанных фрагментах,
Объятая неистовым гореньем,
Змеящаяся праздничною лентой.

Взгляд в пустоту

Что видело дитя, когда горящий поезд,
Стрелой летел по выжженной земле?
В вагоне рядом два обугленных, недвижных трупа:
Отец и мать.
И что отметил этот взгляд,
Когда пылающий от крови горизонт
Взрывался от снарядов,
И едкий дым своим тяжёлым облаком
Давил истерзанное небо,
Померкшее в зловонной черноте?
Что видело дитя, когда бесстрашные и доблестные войны
Евгеники земной живот вспороли брату,
И он в агонии глядел безумными глазами в лицо
Отныне осязаемой и неизбежной смерти?
Когда столь ловким и молниеносным
Движением клинка убили бабушку,
Когда стальною шпорой отшвырнули пса,
Едва вцепившегося в ногу чужеземцу,
И пёс хрипел, захлёбываясь кровью, пошедшей горлом?
Какой наукой мы прославим поколенье,
Которое как скот кнутом лупили
И волочили по земле к загону?

Что видим мы, когда трясясь от счастья,
Седобородый мытарь складывает злато
В огромный свой сундук?
Когда в твоих святынях
Торгуют правдой, телом, жизнью…
Когда и лучший менестрель хвалебной песней супостату
Внушает ложь,
С искусным пафосом произнося коряво
Заученные наспех чужеземные слова?
И те, кто был всех ближе, всех роднее
К другим мужьям уходят от тебя,
Прельстившись рабским паем,
Целуя чресла идолам пришельцев…

Когда тот взгляд, прошедший школу правды,
Вдруг попытается проникнуть в суть вещей,
Застынет навсегда…
И от чего он не печален, не испуган,
Но хладнокровен и безлик?..

Так взгляд любой, что, погружаясь в тайну,
С усердьем неустанно ищет душу,
В последний миг прозрения откроет
Великую, немую пустоту…

Анатомия печали

Два берега и русло – путь реки,
Путь юности – нехоженые тропы
И трапезы серебряные стопы
Схоластике заветной вопреки.

Плеск юности – тщеславия купель,
Секреты счастья, воли и покоя,
И терпкий аромат душистой хвои,
И звонкая предутренняя трель.

Лишь юности – дорога в дикий сад
Побед великих, пира и веселья,
Где алой кровью, точно акварелью,
Полотна судеб сломанных пестрят.

Но гибнут там, едва успев взойти,
Свободной мысли хрупкие побеги,
Когда узрев обман радушной неги,
Назад уже не ведают пути.

И призрак тот, что счастьем назовёт
Певец непобедимой Согдианы,
Печальный отрок, гибнущий от раны,
В последний час навеки проклянёт.

Нам не дадут ответа письмена,
И летопись на каменной скрижали
Не уличит истоки той печали,
Что знает все земные времена.

Маяк же мой – познание причин!
В нелёгкий час затмит собою горе
Мой Пегий Пёс, бегущий краем моря;
И в новый путь отправлюсь я один.

Мы встретились во сне

Когда тяжёлый месяц сиротливо,
Устало всплыл в холодном небе снежном,
И зимний сон, тревожный и тоскливый,
Дремотою меня окутал нежной,

В палитре красок, в мутном зазеркалье
Я сотни лиц увидел незнакомых,
В чертах их строгих не было печали,
Лишь свет в зеницах, тёплых и бездонных.

Когда другое вспомнилось мне детство,
И я узнал, где дом мой настоящий,
Земная явь мне чуждым стала средством,
Угрюмым сном, обман в себе таящим.

Был только миг, одно прикосновенье,
Объятья рук, простёртых одиноко.
Да, это ты - я знал без объясненья -
И без меня тебе там тоже плохо.

Но целый век не будет позволенья
В земном пути нам встретиться с тобою,
Ведь мы лишь два неясных отраженья
Двух тусклых звёзд над тёмною водою.

В разлуке

Печенегами земель чужих и тёплых
Разлетятся над морями птичьи стаи.
Спрячет солнце хоровод лучей весёлых
Да рубиновым вином в воде растает.

Но поднимется печаль со дна морского
Неприкаянною, тёмною волною.
И стенанием глухим как цепью скован
Небосвод дышать лишь будет ей одною.

Заключив земную скорбь в свои объятья,
Встанет море пенным валом над брегами,
Разобьёт себя о камни с дикой страстью
И рассыплется хрустальными слезами.

Так померкнут все земные отраженья,
Растворятся голоса, исчезнут звуки.
Так и мы с душой, больной изнеможеньем,
Позабудем тех, с кем были век в разлуке.

С подругой по имени Ночь

От холода даже дышать стало больно,
И стужа сковала движенье.
Не выйдет, как прежде, легко и довольно
Бежать, обращая неловкость в скольженье.

Гнедые устали нестись по сугробам
К господским пирам и банкетам.
Стал дом мой пустой заколоченным гробом,
И умер я, судя по явным приметам.

В ночь выгнал я друга – льстеца от потребы.
Заблудится друг без коня и подмоги.
Издох его конь, обратив чрево к небу –
То чрево терзают голодные волки.

А ночь блудодействует – если бы даже
Растаял в пылу её пьяном,
Не вынес бы я лицедейства и блажи,
Пощады прося своим взглядом стеклянным.

Ночь – умница! Скроет следы мои молча.
Один ли я пью? Только с нею.
Иду в магазин, озираясь по-волчьи.
Закончилось пойло? Да… шарфик на шею…

В глазах не зажжется огонь сожаленья.
Я слаб – мой разврат сопряжён с тишиною.
С шалавою - ночью в угрюмом томленье
Гляжу в никуда и прошу: «Будь со мною».